Для того, чтобы понять, как формировалось в России общественное мнение о Чернобыле, нужно проследить историю диалога властей с общественностью по вопросам радиационного риска и выявить факторы, оказавшие влияние на переоценку этого риска после аварии на ЧАЭС.

В бывшем СССР до Чернобыльской аварии атомная энергетика бесконфликтно развивалась сравнительно высокими темпами, разрабатывались масштабные планы ее ускоренного развития на будущее. Однако роль общественности в формировании этих планов была нулевой. Во-первых, мнением общественности на этот счет никто не интересовался, во-вторых, население никто и не информировал о проблемах безопасности ядерной энергетики. В СМИ преобладали позитивные оценки атомной энергетики и программы ее развития, а все, что касалось вопросов радиационной безопасности, традиционно окружала атмосфера секретности. Показательно, что информация о крупнейших радиационных авариях на Южном Урале стала доступной широкой общественности только через 30 лет, уже после Чернобыля.

С другой стороны, атомные бомбардировки и гонка вооружений прочно сцепили в сознании людей ядерную энергию вообще с поражающим действием ядерного оружия. До Чернобыльской аварии в стране не проводилось целенаправленных социологических исследований отношения населения к атомной энергетике, но можно предполагать, что у многих были сомнения в безопасности атомных станций.

Однако авария на ЧАЭС стала полной неожиданностью для всех. Полностью пренебрегая вопросами информирования населения в начальный период, власти значительно усугубили ситуацию, поскольку основным источником сведений об аварии и ее масштабах стали слухи. Только 6 мая 1986 г. власти сообщили населению всей страны ограниченную информацию об аварии. С этого времени основной темой чернобыльских материалов в СМИ стали героизм участников противоаварийных работ. Одновременно началась пропагандистская кампания по развенчанию мифа о безопасности ядерных объектов на Западе, способствовавшая укреплению общественности во мнении о том, что ядерная энергетика вообще не может быть безопасной.

Тема героизма ликвидаторов продолжалась и осенью 1987 г., когда проводились работы по очистке крыши третьего блока (примечательно, что завершение этих работ было ознаменовано водружением знамени, риск переоблучения для водружавших знамя считался в то время вполне оправданным). Однако еще в течение полутора лет детальная информация по загрязненным территориям оставалась засекреченной. Выступления в СМИ профессионалов носили слишком общий характер и были малопонятными на уровне обыденного сознания.

Вторая волна обострения внимания общества к аварии была связана с информационным бумом 1989 г. В марте 1989 г. были обнародованы карты чернобыльского загрязнения, и многие жители наиболее загрязненных российских территорий впервые узнали о том, что все время после аварии они жили в условиях радиационной опасности. Их реакция на эту информацию была по сути стрессовой — возникновение страха и паники.

В это же время начала принципиально изменяться политическая ситуация в стране, и Чернобыль, наряду с другими экологическими вопросами, стал одной из первых тем, по поводу которых можно было, хотя и не прямо, критиковать власть. В ходе подготовки к первым демократическим выборам Чернобыль становится лозунгом для многих начинающих политиков разного ранга. В особенно благоприятной ситуации оказались журналисты, многие представители СМИ таким образом сделали себе журналистскую и политическую карьеру. Заявления непрофессионалов о тысячах погибших и заболевших, тиражирование фотографий трехголовых телят, шестиногих ягнят и прочих монстров нагнетали обстановку и способствовали усилению психологического давления. Этот поток непрофессиональной и утрированной информации попадает на благодатную почву, поскольку население, привыкшее не доверять властям, склонно более верить самым пессимистическим прогнозам, чем объективным данным. Сторонниками такого информационного наступления были, несомненно, и представители администрации пострадавших регионов, поскольку степень тяжести ситуации (пусть и нереальная) определяла объем финансирования регионов.

Особая роль СМИ в формировании общественного мнения о Чернобыле и его последствиях определялась несколькими факторами. Практически все население является аудиторией тех или иных СМИ. Сила эмоционального воздействия одной публикации талантливого журналиста или писателя легко может перевесить многочисленные выступления профессионалов. Кроме того, СМИ использовали чернобыльскую тему сначала для критики КПСС, а затем в качестве источника сенсаций для решения своих чисто конъюнктурных задач на этапе становления свободной прессы. В результате СМИ стали основным источником дезинформации и дестабилизации социально-психологической обстановки на пострадавших территориях. Газеты и журналы, экраны ТВ заполнили фотографии трехголовых телят, шестиногих ягнят и прочих монстров. Профессиональные публикации, в которых специалисты пытались противостоять психозу и дать реальную оценку ситуации, оставались практически неизвестными для широкой общественности.

Попытки КПСС снять с себя ответственность за неадекватное реагирование и задержку в проведении мер по защите населения только усугубляют ситуацию. Правительство обращается к мировому сообществу с просьбой о проведении международной экспертизы, выразив тем самым полное недоверие отечественным специалистам и ученым. В этой обстановке СМИ направляют основной поток критики на дискредитацию всего, что исходило от официальной науки. Показательна кампания, организованная в СМИ против результатов Международного чернобыльского проекта.

При освещении работы экспертов положительные оценки сменились на весьма критические, как только экспертиза пришла к выводу о том, что реализованные на загрязненных территориях контрмеры были не только адекватными, но и в некоторой степени избыточными.

В результате к 5-ой годовщине Чернобыльская авария уже оценивается в СМИ как один из самых больших грехов властей. Соответственно власти готовы пойти на любые уступки в данной проблеме. Этим определяется вся дальнейшая стратегия управления радиационным риском в пострадавших регионах.

Формирование законодательной базы совпало с подготовкой союзного договора и сопровождалось все возрастающими требованиями затронутых аварией республик к инвестициям из союзного бюджета. Популизм властей перевесил рекомендации отечественных специалистов и международных экспертов, результаты Международного чернобыльского проекта, проведенного по просьбе правительства СССР, были проигнорированы, и в закон СССР о социальной защите граждан, пострадавших в результате аварии на ЧАЭС, в качестве критерия отнесения населенных пунктов к зонам радиоактивного загрязнения, вошла плотность загрязнения почвы ¹³⁷Cs свыше 1 Ки/км². Ее появление не было оправданным с точки зрения ущерба здоровью и обусловило многократное расширение зон проведения противоаварийных мероприятий. В экономическом плане это означало неоправданные материальные потери и финансовые расходы, в социальном и психологическом — рост страха и озабоченности среди вновь вовлеченного в аварию населения.

Третья волна общественного беспокойства была связана с вовлечением в аварию еще нескольких миллионов людей, ибо признание государством спустя 5—6 лет после аварии права на льготы и компенсации было эквивалентно признанию нанесенного ущерба здоровью.

По мнению специалистов, чернобыльский стресс является по своей природе в первую очередь информационным: в Чернобыле произошла крупная авария, катастрофой ее сделали СМИ. В зонах российского Чернобыля уровень относящейся к «малой психиатрии» патологии — неврозы, психосоматические расстройства — выше, чем в среднем по стране: 570 против 270 случаев на 1000 человек (1990 г.). При этом прямой связи между частотой случаев и уровнями радиационного воздействия не выявлено. Чаще болеют не те, кто непосредственно работает на земле — механизаторы, полеводы и др., а представители сельской интеллигенции, то есть чем выше образовательный уровень, тем чаще наблюдаются случаи психосоматической патологии. Следовательно, ведущим фактором является уровень информированности.

К сожалению, СМИ продолжают демонстрировать отсутствие социальной ответственности. До сих пор тиражируются бездоказательные заявления и фальсифицированные данные. Чего стоит следующее утверждение известной белорусской журналистки Светланы Алексиевич: «Чернобыль, как мне кажется, это главное событие XX века. В мировоззренческом смысле это больше, чем ГУЛАГ, Освенцим. Потому что не какая-то часть людей, а миллионы могут исчезнуть». В это время ученые продолжают утверждать, что общие потери человеческих жизней от чернобыльской радиации, уже состоявшиеся и ожидаемые в будущем, не превысят 1000 человек.

Или утверждения С. Алексиевич о том, что люди, побывавшие в Чернобыле и заболевшие раком, испытывают самые мучительные и страшные боли («Чернобыльская молитва», Известия, 1996). При том, что медикам до сих пор не известен ни один способ отличить радиационный рак от рака другой этиологии, С. Алексиевич получает в 1997 г. премию швейцарского Пен-клуба, и ее «Чернобыльская молитва» переводится на 7 иностранных языков.

Популярные СМИ продолжают придерживаться своей арифметики, число жертв чернобыльской радиации после 13-ой годовщины аварии зафиксировано журналистами на цифре 300 тысяч человек (телевизионный фильм Е. Масюк «Чернобыль. Трагедия и бизнес», НТВ, 1999; популярный цикл Панферова «Намедни. Год 1986», НТВ, 2001).

В результате в общественном сознании сложился свой стереотип Чернобыля. Этот образ, возникший в результате слабого понимания людьми механизмов воздействия радиации на человека и окружающую среду, питается подспудным страхом перед непонятным и неконтролируемым риском и подкрепляется непроверенными сведениями и слухами.

Исправлять ситуацию сейчас, после того, как было допущено столько ошибок и просчетов, чрезвычайно сложно. Один из серьезных уроков Чернобыля, еще не до конца усвоенный, состоит в том, что необходимо уделять самое серьезное внимание системе докризисной просветительской работы и послекризисной информационной политике. Следует заметить, что для большинства экспертов характерен технический подход к оценке риска, который достаточно далек от восприятия риска населением. Понимание этих различий еще не достаточно широко распространено среди технической элиты, тем не менее, важность конструктивного диалога по вопросам риска очевидна.