Человек не может держать в поле зрения все многообразие рисков. В любом обществе, будь то индустриальная держава или примитивное племя, люди относятся к риску избирательно, проявляя повышенное внимание всего к нескольким его видам и игнорируя остальные. В общественном сознании риск преувеличивается или преуменьшается в зависимости от того, является ли вызывающая его деятельность приемлемой с точки зрения социальных, нравственных и культурных критериев данного общества.

Например, В США основной риск для здоровья связан с сердечно-сосудистыми заболеваниями, раком легких вследствие курения и автокатастрофами. В то же время население страны более чем где бы то ни было обеспокоено промышленным загрязнением и связанным с ним риском заболевания раком. Эта опасность, по мнению большинства американских ученых, сильно преувеличена. Данные медицинской статистики свидетельствуют, что ожидаемая продолжительность жизни американцев увеличивается, общая заболеваемость раком относительно низка, а темпы ее роста не выше, чем в других странах. Ф. Хэндлер, бывший президент Национальной академии наук, отмечает, что «все виды загрязнений могут вызывать, а вернее способствовать возникновению около 5% случаев рака».

Специфика общественного восприятия риска во многом обусловлена психологическими факторами. Люди принимают во внимание самые разнообразные характеристики риска (см. таблицу), в зависимости от которых риск представляется более или менее значительным. Добровольный риск, т.е. тот, которого можно избежать, кажется людям меньшим, чем недобровольный. Риск видится не таким опасным, если он поддается индивидуальному контролю. Люди обычно больше боятся отдаленных последствий, например, заболевания раком, чем немедленных проявлений воздействия, скажем, отравления. Риски, связанные с природными явлениями и процессами, более приемлемы, чем те, которые вызваны деятельностью человека. Вместе с тем люди испытывают трудности в понимании вероятностных оценок, особенно если речь идет о малых величинах или о незнакомых рисках.

Риск, связанный с разного рода авариями и катастрофами, общественное мнение рассматривает как более опасный по сравнению с каждодневным риском. Все то, что приковывает внимание к риску, например, драматические события или интерес средств массовой информации, способствует восприятию риска как значительного. Риск, с которым связано получение каких-либо выгод, оказывается более приемлемым. Сводить же выгоды к денежной оценке ошибочно, поскольку человеческие потребности многообразны и, кроме того, само понятие выгод различно в зависимости от тех или иных социокультурных условий. Для восприятия риска немаловажно и то, считается распределение риска и выгод справедливым или нет. Многим, например, покажется несправедливым дышать выбросами близлежащего предприятия и не иметь возможности там работать или пользоваться иными благами.

Таким образом, при взаимодействии непосредственно фактора риска с социальными, институциональными и культурными процессами может происходить усиление или ослабление общественной реакции на этот риск. Усиление возможно на двух этапах: во время передачи информации о риске и в процессе формирования общественной реакции. Образно говоря, информация о риске поступает на индивидуальные или общественные «ретрансляционные станции», это могут быть эксперты в конкретной области, средства массовой информации, деловые или политические круги, группа знакомых или родственников и т.д. Усиленный на первом этапе сигнал определяет реакцию общества, которая в свою очередь может еще в большей степени повлиять на восприятие риска.

Таблица 1

Общественное восприятие риска: факторы воздействия

В чернобыльской эпопее в разные периоды сработали практически все социально-психологические факторы, которые переводят в общественном сознании риск в категорию более значительного.

Таблица 2

Психологические факторы, работавшие на усиление риска после Чернобыльской аварии

Психологические факторы многократно усиливались в ходе острой политической борьбы, развернувшейся на рубеже 90-ых годов. Отдельные лица, группы и организации, которые хотели привлечь к себе общественное внимание, с помощью СМИ драматизировали события. Это, в свою очередь, усиливало беспокойство общества и расширяло круг тех, кто считал себя пострадавшим. Работа этого «механизма усиления» имела самые серьезные социальные последствия, определившие на много лет вперед крайне негативное отношение общества к атомной энергетике.

Кто эти люди и организации, которые сыграли активную роль в усилении общественного беспокойства?

Это, в первую очередь, местные власти и политические деятели. Движимые разнообразными мотивами (от желания увеличить компенсации со стороны государства до привлечения общественного внимания к своей личности) эти люди действовали, по-видимому, вполне искренне. Однако слабое понимание предмета, нежелание пользоваться официальной информацией, равно как и сама логика противостояния неизбежно приводила их к драматизации послеаварийной ситуации. Информационные возможности местных властей были высоки, и доверие к ним выше, чем к государству в целом, поэтому воздействие на население оказалось очень серьезным.

Вторая группа, действующая до сих пор, это — общественные организации. Например, проводимые экологическими организациями кампании по сбору средств для отправки детей на отдых из условий умеренного климата средней полосы России на юг — в Крым или на Кубу. Такие акции дают сомнительный эффект как по мотивации сбора средств — все дети поражены радиацией (а это не так), так и по достигаемому профилактическому эффекту (акклиматизация дает большую нагрузку на организм ослабленных детей). Еще один пример — сбор пожертвований на лечение детей с острой лучевой болезнью после Чернобыля (на самом деле ни одного случая ОЛБ у детей не было). Определенную роль сыграли и общественные организации ликвидаторов, склонные, с одной стороны, к сохранению обретенного статуса жертвы и соответствующих компенсаций и пособий, а с другой стороны, к мифологизации своего участия в радиационной аварии. И то и другое требует драматизации ситуации для привлечения сочувствия со стороны общества.

Третья группа — представители культуры. Их вклад ясно виден в начальный период после аварии. Например, по инициативе деятелей культуры стала обсуждаться не только опасность захоронения жертв Чернобыля, но и невозможность захоронения умерших в «зараженную» почву. И первая, и вторая проблемы (за исключением уникальных случаев) лишены смысла, но имеют колоссальный эмоциональный потенциал воздействия. Свойственная литераторам и журналистам подмена профессиональных научных терминов на бытовые понятия также вела к драматизации: радиоактивное загрязнение территории сплошь и рядом заменялось радиоактивным заражением и даже поражением территории.

Развитие рыночных отношений в экономике, приведшее к противостоянию атомной и тепловой энергетики в стране, выявило еще одну группу, включившуюся в драматизацию чернобыльских событий на более поздних этапах, это — организации, использующие альтернативные технологии.

Роль и активность этих групп и лиц была разной на различных фазах после аварии. Общим результатом стало усиление общественного беспокойства и закрепление в общественном сознании самых мрачных и некомпетентных прогнозов как уже свершившихся или неизбежных.

Событие такого масштаба, как авария на Чернобыльской АЭС, не могло не привлечь к себе внимания журналистов, писателей, художников и других деятелей искусства. Однако в первые годы в условиях фактического запрета на распространение связанной с аварией информации публиковались лишь те статьи допущенных в зону бедствия журналистов, которые отражали официальную точку зрения. Только спустя годы участники событий стали делиться своими воспоминаниями и переживаниями на страницах мемуаров.

Мемуарная литература, посвященная аварии на Чернобыльской АЭС, довольно многослойна, и помимо традиционных для мемуаров мотивов многими авторами двигало стремление приоткрыть причины катастрофы, что придавало их воспоминаниям исследовательский характер. Довольно быстро общество осознало, что Чернобыль, «не столько техническая авария, сколько системная катастрофа, понять которую нельзя вне контекста социальных и человеческих факторов». Такое осознание многокрасочной палитрой вылилось на страницы средств массовой информации, что с неизбежностью отразилось и на воспоминаниях очевидцев ликвидации последствий аварии.

Всю появившуюся к настоящему моменту мемуарную литературу хотя и условно, но можно подразделить на 4 пласта:

1. Воспоминания бывших ведомственных руководителей советской номенклатуры, собранные в солидные сборники, чей выход приурочен к юбилеям, а тексты отредактированы в той или иной мере государственной машиной. В подавляющем числе случаев в этих заметках зримо ощутима и самоцензура автора.

Часто в этих мемуарах чувствуется и стремление к очищению, прежде всего, перед собственной совестью, характерное для многих правительственных чиновников, ответственных за принятие решений в первые годы после аварии (при подготовке акта Правительственной комиссии в части причин аварии В. В. Марьин не акцентировал внимание на конструктивных недостатках РБМК).

2. Не менее обширный, но в большинстве своем не столь «нарядный» пласт, описывающий «ужасы Чернобыля». Здесь нередко авторы теряют чувство меры, поскольку, во-первых, ставят своей целью привлечь читателя любой ценой, а во-вторых, часто пытаются замаскировать свою некомпетентность пафосом народных защитников от козней лживой и прогнившей власти.

3. Немногочисленный, но, пожалуй, самый интересный пласт собственно воспоминаний участников событий.

В первых публикациях мемуарного характера еще сохранялась инерция героических будней, когда явно и неявно правительственными структурами поощрялась тема подвига в сложной борьбе со свирепым зверем. Но со временем все более и более стала накапливаться и негативная информация, которая формировала у все большего круга специалистов мнение, что истинная катастрофа Чернобыля связана с ликвидацией последствий аварии. Иными словами, большая часть действий, которые были выполнены после начала аварии, привели в силу их нецелесообразности, неэффективности к существенно большему и экономическому, и социальному ущербу, чем собственно авария. По-видимому, эта тема будет развиваться и дальше, она еще ждет своих трудолюбивых авторов, которые смогут взвешенно и доказательно разложить основные моменты этой грандиозной человеческой трагедии, как говорится, по полочкам.

Наиболее интересны и важны те воспоминания, которые проливают свет на последовательность и характеристику собственно аварии, длившейся не один день, и на способы и методы, применявшиеся тогда для принятия многих важных решений по борьбе с ее последствиями. В таких мемуарах сталкиваются различные точки зрения на одни и те же события, даются диаметрально противоположные оценки действиям руководящих лиц. Кто-то таким образом пытается защитить высказанную, но не принятую тогда к реализации идею.

Любые, пусть и разноречивые точки зрения имеют ценность. В целом ряде случаев именно сумма взглядов позволяет воссоздать непредвзятую картину явления. В действительности же в силу множества причин довольно часто побеждает чья-то одна (нередко недостаточно подкрепленная достоверными фактами) точка зрения, которая впоследствии становится очередным мифом Чернобыля.

В качестве примера приведем воспоминания В. А. Легасова. М. С. Горбачев, разговаривая с ним по телефону, волновался из-за того, что его имя начинают во всем мире трепать в связи с аварией и поднялся массовый психоз. Легасов в ответ «обрисовал положение (а дело было 6 мая): основные выбросы из разрушенного блока прекращены, в настоящее время ситуация контролируется, масштабы загрязнений и зоны, прилегающей к ЧАЭС, и всего мира в целом, нам более или менее понятны…» [Легасов, 1996]. Между тем, и масштабы загрязнений, и количества выброшенных радионуклидов, и продолжительность самих выбросов еще долгие годы оставались весьма неопределенными (и в настоящее время нет единой точки зрения по всем этим вопросам). Но у значительной части научной общественности в силу высокого доверия к авторитету академика Легасова сформировалось устойчивое представление о том, что уже в начале мая физики во многом разобрались, и фундамент знаний для многих последующих исследований достаточно тверд.

4. И самый пока незаполненный класс — это аналитическая литература, пытающаяся дать более глубокое объяснение причинам аварии и последующим действиям по ликвидации ее последствий, а также с выводами, вынесенными из главного профессионального испытания.

Мемуарный жанр тесно переплетен у одних с публицистикой, у других с научной работой, принимая формы научного трактата, но есть и литература, которая носит более интимный характер. Пожалуй, наиболее литературны и мудры записки А. А. Борового «Мой Чернобыль». Они спокойны, неторопливы, инженерны и в то же время художественны [Боровой, 1996]. О чем они? О жизни. Неповторимой для каждого человека и для каждого мгновения и в тоже время такой знакомой каждому из нас. Эта жизнь проходит на фоне всколыхнувшей весь мир катастрофы. Для автора и его коллег место работы — «Саркофаг». Ядерный привкус почти в каждом лоскутном сюжете. Характеры, люди, события и властители — обо всем рассказано искренне и интересно.

Подкупает своей искренностью небольшая по объему, но очень эмоциональная повесть-рассказ Сергея Скляра «Чернобыль глазами киевлянина» [Скляр, 1989]. Автор почти с научной скрупулезностью исследует процессы роста обеспокоенности, тревоги, безысходности и паники в многомиллионном городе, спровоцированные, мягко говоря, непродуманной информационной политикой государства. Книга пропитана обидой и болью за собственное государство, так пренебрежительно мало и неумело заботящееся о своих гражданах и не умеющее извлекать пользу из горьких уроков собственной истории.

Из той же серии воспоминаний произведение А. В. Аханова «Лаванда. Из дневника ликвидатора» [Аханов, 1996]. Примечателен эпиграф к одной из десяти глав повести, содержащий высказывание фельдмаршала К. фон Гетцендорфа «Солдатам все равно подыхать», который, по мнению автора, отражает и отношение советских, прежде всего военных, властей к своему народу. Довольно ярко описаны «прелести» казенно-бюрократической машины, формировавшей жизнь призванных на специальные военные сборы граждан, прозванных «партизанами», а позднее «ликвидаторами». Описывается период работы со второй половины мая до середины июля 1986 г., деятельность по дезактивации ближней зоны и промплощадки, а также борьба с торфяными пожарами.

Совершенно ясно, что многие мемуары непосредственных участников событий, тем более руководителей, не могли быть беспристрастными. Однако будем благодарны им даже за намерение изложить обществу свои свидетельства, свое видение событий. История, возможно, сумеет выявить правых и виноватых. Будем терпимы и к журналистам, вынужденным порою идти на поводу мелких страстей, но собравшим для нас свидетельства тех, кто сам не мог или не очень готов был к публичным высказываниям. Выскажем лишь сожаление о том, что беспристрастного анализа действий десятков ведомств и всего правительства в целом по ликвидации аварии и ее последствий за прошедшие годы наше общество так и не дождалось ни от руководителей бывших и нынешних, ни от маститых писателей, которые на Руси традиционно медленно раскачиваются, ни от ученых, все понимающих, но умеющих молчать. Видимо, не пришло еще время…

По горячим следам чернобыльской трагедии вышли лишь два значительных художественных произведения — пьеса В. С. Губарева «Саркофаг» и его роман «Зарево над Припятью». Пьеса была с интересом встречена читателями и зрителями и в то же время подвергнута резкой официальной критике, в том числе — со стороны многих ученых и врачей, принимавших участие в ликвидации последствий аварии.

Уже тогда выявилось существенное противоречие между позициями ученых и деятелей искусства: первые, располагая информацией и знаниями проблемы, пытались уберечь не затронутое аварией население от психических стрессов, которые могли возникнуть из-за поспешных некомпетентных публикаций. Вторые, не будучи специалистами и владея отдельными фактами, стремились привлечь внимание как можно большего числа людей к опасности, ужас которой они сами ощутили, а размеры не могли четко оценить.

Для писателя Чернобыль — это прежде всего событие, которое поставило людей перед критическим выбором, в свете которого видно, кто на что годится. Трусость, карьеризм и пренебрежение человеческими жизнями одних и подлинный героизм и самопожертвование других. Это ли не тема для произведений искусства!

В экстремальных условиях проявляются те черты личности, которые не были заметны в обычной жизни. Если подобных условий нет, автор их выдумывает. Если эти обстоятельства взяты из реальной жизни, автор склонен их преувеличивать, чтобы черты его героев проявились еще более рельефно.

Вот что пишет об этом Светлана Алексиевич, автор пронзительной документальной повести «Чернобыльская молитва»: «Меня интересовало не само событие: что случилось в ту ночь на станции и кто виноват, какие принимались решения, сколько тонн песка и бетона понадобилось, чтобы соорудить саркофаг над дьявольской дырой, а ощущения, чувства людей, прикоснувшихся к неведомому. К тайне. Чернобыль — тайна, которую нам еще предстоит разгадать».

Вполне естественно, что, создавая свои произведения, писатели первого постчернобыльского десятилетия оставались в пределах общепринятого понимания, а вернее сказать, непонимания радиационной опасности для человека. Их преувеличения не казались читателям фантастическими, напротив, наряду со слухами они вносили новые краски в чернобыльские страхи. Дотошные в раскапывании секретных протоколов ЦК КПСС, демонстрирующих растерянность, некомпетентность и цинизм властей предержащих, представители писательского цеха по тем или иным причинам не стали досконально разбираться в степени реальной опасности радиации. В общем-то, не их это задача, но объективно их некомпетентность способствовала запугиванию населения и нагнетанию «радиационного психоза».

Если бы общество в целом имело более адекватное представление о радиационном риске и было своевременно проинформировано о происшедшем, если бы каждый мог вполне определенно представить себе, какой опасности он подвергается и каковы могут быть последствия, художественные произведения о Чернобыле, наверное, были бы другими. Главным в них, наверное, была бы мысль о чудовищной силе современных технологий и о необходимой осторожности в обращении с ними.

В последние годы «чернобыльская» художественная литература мало пополняется. Темы, поднятые в первые годы, уже практически исчерпаны. Страх и ужас перед катастрофой планетарного масштаба, которой выписан Чернобыль в произведениях С. Алексиевич, уже достиг предельных масштабов. Сейчас вряд ли можно найти специфические радиационные проблемы, позволяющие глубже исследовать человеческие характеры. Боль и скорбь выплеснута полной мерой. Возможно, новые темы появятся в будущем, но для обобщения и переосмысления всей чернобыльской истории потребуется время и, наверно, немалое…

Еще одно проявление «чернобыльского» искусства — стихи и песни ликвидаторов. Пережитое в Чернобыле оставило в душе многих из них глубокий эмоциональный след, в первые годы после аварии ликвидаторы оставались довольно сплоченной социальной группой, со своими воспоминаниям и общими интересами. По своему настрою и стилистике песни чернобыльцев во многом близки к тем, что поют воины-афганцы, разница в том, что в Афганистане враг был известен и опасности узнаваемы, в случае Чернобыля опасность была неосязаема, и откуда она грозит, в первое время никто не знал наверняка.

• Алексиевич Светлана. Чернобыльская молитва. — Дружба народов, 1997. — № 1.
• Аханов А. Черная лаванда: Документальная повесть. — Тюмень, 1997.
• Гейл Р., Хозер  Т. Наследие Чернобыля. Последнее предупреждение. — Москва: Соваминко, 1990.
• Губарев В. С. Ядерный век. Чернобыль. — Москва: Агетство «Некос». 1996. — 445 с.
• Губарев В. С. Саркофаг. //Журнал Знамя . — № 9. — 1986.
• Губарев В. Зарево над Припятью. — Москва: Молодая гвардия, 1987. — 239 с.
• Ковалевская Л. Чернобыль <ДСП>. — Киев: Абрис. 1995. — 328 с.
• Медведев Григорий. Чернобыльская хроника. — Москва: Современник. 1989. — 240 с.
• Пыжов В. Железное чернобыльское братство: Стихи. — Тула: ТППО, 1995.
• Саркофаг: Сборник стихов. Малоярославец: ГП Малоярославецкая типография , 1997.
• Черная быль: Сборник. — Омское книжное издательство, 1996.
• Чернобыль: Дайджест 1994-1995. — Минск, 1996. — 275 с.
• Ярошинская А. А. Чернобыль. Совершенно секретно. — Москва: Другие берега, 1992. — 576 с.

В общих чертах сказанное можно отнести и к изобразительному искусству. На тему Чернобыля рисовали взрослые и дети, те, кто так или иначе сопричастен самому событию, и те, кто знает о нем только понаслышке. На рисунках, картинах и плакатах зримо встает тот гипертрофированный образ Чернобыля, который глубоко укоренился в общественном сознании: смертельная опасность радиации для современников и угроза всему живому в будущем, поломанные судьбы, лишения и тяготы жизни пострадавшего населения.

Тема Чернобыля не обошлась без внимания любителей острого слова. Страх перед радиацией, который, безусловно, силен в обществе, нашел в анекдотах своеобразный выход. Пищу для анекдотов давало также недоверие к официальным сообщениям.

Однако «чернобыльских» анекдотов, в общем-то, не очень много, а действительно смешных — мало. Отчасти наверное, дело в том, что Чернобыльская авария оказалась слишком масштабным и слишком трагическим событием. Отчасти, в том, что через несколько лет появились более актуальные темы.

В основном анекдоты построены на типичных стереотипах массового сознания: смертельная опасность радиации как таковой, независимо от дозы; помимо скорого летального исхода людям грозят облысение, невозможность иметь потомство или возникновение массовых уродств в следующих поколениях.

Приведем несколько примеров.

1. Щербак Ю. Чернобыль. //Юность. — 1987.
2. Скляр С. Чернобыль глазами киевлянина. //Дружба народов. — № 6. — 1989 . — с.206-220.
3. Аханов А. Лаванда (из дневника ликвидатора). //Газета «Российский Чернобыль». — № 1 10. — 1996.
4. Кайбышева Л. С. После Чернобыля. — 1. — Москва, 1995. — 592 с.
5. Возняк В.Я., Троицкий  С. Н. Так это было. Взгляд изнутри. М: Либрис, 1993. — 280 с.
6. Возняк В. Я. Чернобыль: Возвращение к жизни (реабилитация радиоактивно загрязненных территорий). — М., 1993.
7. Карасюк А.А., Сидоренко  А. И. Вокруг Чернобыля: диалоги с учеными. — М., 1991. — 112 с.
8. Иллеш. А. В. Катастрофа. — М: Известия, 1989. — 160 с.
9. Губарев В.С., Камиока  И., Лаговский  И. К. и др. Ядерный след. — М., 1992. — 256 с.
10. Губарев В. С. Ядерный век. Чернобыль. — М., 1996. 446 с.
11. Ильин Л. А. Реалии и мифы Чернобыля. М., 1994.
12. Легасов В. А. Из сегодня-в завтра. Мысли вслух. Чернобыль и безопасность. — М., 1996. — 226 с.

Подготовлено по материалам Панченко  С. В. (ИБРАЭ РАН).